Скорая помощь в Донбассе - грань жизни и смерти
Мой рассказ будет о Донбассе, нашей русской «Спарте», о местных медиках и их пациентах - тех, кто остался здесь, потому что вопрос о том, чтобы уехать, для них не стоял вообще.
В мою жизнь «скорая» вошла в декабре 2019 года, когда у мамы случился второй инсульт. Тогда же я познакомилась с врачом Татьяной и фельдшером Ириной, к которым с тех пор испытываю чувство глубокой признательности. Они не просто выполнили свой врачебный долг: в их лице я нашла ещё и поддержку в тот сложный период бытия.
Скорую помощь в нашем народе принято ругать: и едет она слишком долго, и действует не так, как мы считаем нужным. В век интернета и цифровых технологий, когда любая, даже узкоспециализированная информация стала широкодоступной, мы сами ставим себе диагнозы и знаем, как лечить любую болезнь. Вот только почему-то в экстренных случаях всё же уповаем на неё - старую добрую проверенную «скорую».
Ещё прошлой осенью я получила добро на репортаж от министерства здравоохранения ДНР - незадолго перед тем, как Донецк накрыла вторая волна эпидемии коронавируса.
Разрешение на репортаж
И вот, наконец, ранним утром пришла на центральную городскую станцию скорой помощи. Дневная смена начинается в 7 утра, ночная - в 7 вечера. Как правило, медицинский персонал дежурит сутки, затем два дня отдыхает. Я сопровождала три бригады семь раз по несколько часов, затем эпидемиологическая ситуация в Республике ухудшилась, и работу пришлось прервать.
За эти без малого три недели пришлось увидеть самые разные случаи. Большей частью - рутинные вызовы к бабушкам с повышенным давлением, когда госпитализация не требовалась. Но были и инфаркты и инсульты, две смерти пациентов до прибытия бригады, грудной ребенок, наглотавшийся воды в ванной, эпилептический кризис на почве алкоголизма… Для меня стали привычными медицинские термины, такие, как например, «блокада на ЭКГ» или аббревиатура ЗЧМТ, означающая закрытую черепно-мозговую травму.
Если по прибытии на адрес диспетчер сигнализировал, что у больного подозрение на COVID-19, врачи облачались в дополнительные средства индивидуальной защиты - специальные комбинезоны, похожие на скафандры, полагались лишь в случае положительного теста. Мне же приходилось спешно ретироваться, не поднимаясь в квартиру, чтобы не оказаться на двухнедельной самоизоляции. Если всё происходило днём, можно было продолжить работу с бригадой в вечернюю смену, после того, как машина пройдёт дезинфекцию.
Главное в работе скорой помощи и журналистов в прифронтовом городе, чтобы случай с подозрением на коронавирус не пришёлся на комендантский час, когда уехать с адреса самостоятельно возможности уже не будет.
Нет ничего хуже, чем пожелать бригаде хорошей смены...
Первый день моей работы над репортажем начался с того самого банального повышенного давления. Одновременно я узнала, что у медиков «скорой» есть целый набор примет и суеверий. Если первый вызов, как выпало в нашем случае, будет к женщине - сутки будут дёрганые и суматошные. А ещё, нет ничего хуже, чем пожелать бригаде хорошей смены - это гарантия того, что им некогда будет даже дух перевести. Поэтому, когда, уходя, я открывала рот, чтобы попрощаться, меня буквально выталкивали за дверь: «Молчи! А то пожелаешь сейчас!»
Гипертонический криз у пациентки медикам удалось купировать, и, порекомендовав ей дальше наблюдаться у участкового врача, бригада отправилась на новый вызов.
На этот раз в поликлинику, где у больной ЭКГ показала предынфарктное состояние. Её необходимо было доставить в больницу для госпитализации.
Сидя рядом со мной в салоне, миниатюрная седовласая женщина ответила на звонок по мобильному телефону и, как можно более спокойным и ровным голосом, сказала, что едет в маршрутке и перезвонит позже. А когда закончила разговор, в её глазах блестели слёзы. Оказалось, что все родные этой женщины живут в Киеве, и если раньше приехать в Донецк им было непросто из-за войны, то теперь пункты пропуска фактически закрыты из-за пандемии.
Когда закрывались границы и организовывалась линия фронта, медики, как и все прочие люди, понимали, что грядёт страшная непоправимая беда. Педиатр Александр, мой знакомый по этим бессонным дням и ночам, проведённым в компании специалистов в белых халатах, делится со мной воспоминанием:
«Когда уходили последние поезда, перед тем как окончательно перекрыли сообщение, люди уезжали, кто в Киев, кто ещё куда. Они плакали и смотрели на нас так, как будто оставляют нас, а мы должны умереть. Я же шутил, посмеивался над ними».
На «скорую» пришла война
В 2014 году ко всем неизвестным, присущим рутинной и одновременно драматичной работе «скорой», добавилось новое и страшное - война.
Фельдшер Неля ещё не забыла ужаса тех дней:
«Мы не видели таких взрывных травм, и это был шок. До этого я 23 года отработала в реанимационной бригаде, но даже там, что мы видели? Только шахтные травмы, ДТП, падения с этажей... Когда началась война, пришлось полностью перестроить работу.
Руководство в 2014 году нас покинуло. Но Батальщикова Ольга Михайловна - сейчас она главврач центральной городской станции - и Шубина Ирина Викторовна взяли на себя ответственность и возглавили такую большую организацию.
В г. Снежное мы приехали на следующий день после печально известного авианалёта (15.07.2015 г. - Авт.). Таких разрушений я никогда в жизни не видела. Было очень страшно. Мы должны были забрать раненого и везти его в Донецк. Когда въехали в Харцызск, увидели молодых мам, гулявших с колясками - там продолжалась мирная жизнь. А мы - с войны. Это чувство мне не передать!»
Фельдшер Ирина за работой
Ей вторит коллега по бригаде фельдшер Ирина: «Я помню все обстрелы, на которых была. Запомнился прилёт на улицу Ванникова. Там накрыло полдома, где жило несколько семей с детьми. Дверь завалило, рядом было небольшое окно. Я разделась - а дело было в декабре! - и залезла в помещение через узкий проём. Стоял сильный дым, но мне всё-таки удалось разглядеть труп женщины. Рядом дети. Я начала подавать их наружу. Мальчика с ранением глаз мы отвезли в травматологию. Соседи собрали для него вещи, и потом, после больницы, он остался с отцом.
Несмотря на обстрелы, работали мы без перебоев. Были моменты, когда мы не могли выехать чисто физически. Например, зону вокруг аэропорта обслуживала другая служба - мы бы просто не доехали. Но по мере возможности, старались делать, что могли».
Педиатр Александр тоже помнит те страшные дни почти шестилетней давности: «Донецк был, как город-призрак после Апокалипсиса. У меня самое страшное было знаете что? Когда я вечером шёл на дежурство... Транспорт не ходил, но подвернулся какой-то "шальной" автобусик. Я в него заскочил и проехал половину пути, а потом прошёл несколько кварталов пешком. Горели фонари, я слышал только свои гулкие шаги, а на улицах - никого! Было ощущение, что я остался один на всей планете».
У фельдшера Виктора о той Голгофе свои воспоминания: «Меня мороз пробрал по коже, когда как-то услышал в машине крик: "Я хочу жить!".
Страшно было не успеть. Как-то мы проехали определённый участок города, и там прямо за нашей спиной произошёл взрыв. Мы кричали изо всех сил, чтобы водитель быстро развернулся. О собственном страхе вообще не думали.
Как-то мы везли молодого человека, потерявшего две конечности. Он ужасно хотел жить. Было желание даже какую-то частицу себя ему отдать! Удивительно, что он с такой кровопотерей был в сознании. К сожалению, всё-таки умер. Самое сложное в работе на "скорой" - невозможность помочь. И невозможность сказать об этом».
«Детей жалко, вот просто до мурашек, до слёз…»
Я всматриваюсь в лица медиков - все они как будто из прошлого, из тех ужасных лет Великой Отечественной. Хотя малые войны тоже уже скоро три десятилетия громыхают по постсоветскому пространству. В старых глазах этих ещё достаточно молодых людей кроется один и тот же вопрос : «За что?» И все мы хотим, чтобы этот ужас как можно скорее кончился. И чтобы кто-то за всё ответил.
Вот ещё один безвестный герой - врач Татьяна. Никто не наградил её орденом «За мужество». Никто не разглядел, какими родниками полнится дух этого человека - мирного врача, ставшего фактически врачом военным. Татьяна вносит свою лепту в общую копилку скорби.
«Когда в 63-й школе на Северном посёлке дети играли в футбол и прилетел снаряд, один мальчик сразу погиб, а двоих в травматологию увезли. Они ни в чём не виноваты, а пострадали - погибли или будут инвалидами всю жизнь...
Страшно было, когда я осталась на подстанции на Азотном (микрорайон Донецка. - Авт.), будучи беременной. Я сидела в диспетчерской, все бригады уехали. Света нет, воды нет, отопления нет... Я, со мной санитарочка, и на двух женщин одна свечка. Слышу, разрывы всё ближе и ближе….
Ни подвала нет, ни бомбоубежища! Услышали рядом взрыв, и стёкла на втором этаже вылетели. Тогда-то и стало по-настоящему страшно! Хотя почему-то была уверена, что со мной ничего не случится», - вспоминает Татьяна.
Говорят, к чужому горю сердце у людей глухо. Можно сколько угодно читать «Горячий снег» Юрия Бондарева, но вот вникнуть в мир людей, живущих на грани жизни и смерти нам, обычным гражданским, не дано. Пока не наведается в гости - Не Дай, Боже! - она, война.
Но медикам ещё тяжелее - они делят тяготы с теми, кого спасают. Они лезут порой в самое пекло, а некоторые подонки с другой стороны фронта специально стреляют по машинам с красным крестом. Медики тоже смертны, но помогают другим в своём ежедневном духовном подвиге. Наверное, сами они не осознают это столь возвышенно, хотя, наверное, именно о своём призвании и служении страждущим думает фельдшер Ирина, словами которой и хочу закончить этот репортаж о прифронтовой «скорой»: «Когда тебе говорят: "Спасибо огромное!" - это греет и даёт стимул работать. Детей переносить особенно тяжело. Чувствуешь как будто они твои собственные. Бывает, и слезу пускаешь. Очень жалко ещё старичков наших, которые одиноки, к сожалению: ухода нет, они не могут выйти из своих квартир, некому принести покушать...
Но я ни разу не пожалела о своём выборе! Очень работа нравится, потому что нам так благодарны люди! Мы стараемся, и они нам отплачивают добротой».