Сближение России и Китая: тактическая неизбежность на фоне стратегической неоднозначности

Отношения России и Китая всё меньше можно рассматривать как фактор краткосрочного политического маневрирования или как элемент их геополитических и геоэкономических отношений с США и ЕС. Это очевидно хотя бы по длительности инвестиционных циклов заявленных двусторонних экономических процессов. И опасений, что эти инвестиционные циклы, в отличие от проектов Китая и России с третьими странами и коалициями, например, ЕС, могут быть остановлены в результате санкционного давления на государственном уровне, практически не осталось. В свою очередь характер инвестиционного взаимодействия будет во многом определять характер политического сближения, хотя, конечно, форс-мажоры возможны.

Но ключевым фактором, как уже отмечалось, будет геоэкономическая значимость проектов и длительность соответствующих инвестиционных циклов. А последний пакет российско-китайских договоренностей, не случайно синхронизированных с Санкт-Петербургским международным экономическим форумом-2019, наполнен именно такими проектами, изменяющими не столько структуру двусторонних отношений в экономике, сколько пространство, в котором эти отношения развиваются.

Логика Пекина как продолжение его «уязвимостей»

Главным стратегическим фактором изменений в политике Пекина является осознание необходимости выстраивания коалиционного взаимодействия для противостояния нынешнему уровню давления со стороны США и пришедшему после нескольких болезненных стратегических неудач (прежде всего, с BRICS и попыткой получить позиции в Латинской Америке) пониманию, что такая коалиционность не может быть выстроена в рамках «клиентских» отношений с Вашингтоном. Это, конечно же, ещё не говорит о способности китайского политического руководства оперативно перестроить свою стратегию, но на операционном уровне уже сейчас повлечёт определённые изменения.

Вероятно, у китайской стороны будет меняться отношение и к деятельности внутри значимых международных институтов.

Важнейшим индикатором в данной связи становится сдержанное отношение к Шанхайской организации сотрудничества, пребывающей сейчас не в лучшей «спортивной форме», во многом обусловленное нежеланием Пекина обострять отношения с США. Сейчас Пекин вряд ли будет действовать, исходя из каких-либо существенных политически мотивированных ограничений на свою институциональную деятельность.

А вот ШОС после фактического краха BRICS остаётся для КНР наиболее зрелой, если не единственной, институциональной политической платформой.

При этом нельзя не отметить, что для КНР большое значение имеют действия США в сфере ядерного оружия, зачастую открыто (как, например, в ситуации вокруг Договора о ракетах средней и меньшей дальности) направленные против Китая. Китайское руководство, конечно же, осознает последствия существенного ухудшения военно-стратегической ситуации и нарастания военной уязвимости со стороны США. Единственным способом компенсировать в короткие сроки эту уязвимость становится усиление военно-стратегического взаимодействия с Москвой.

Такое взаимодействие, учитывая, что Россия, вопреки мнению существенной части политической и экспертной элиты КНР, устояла под американским давлением, а также проявила подчёркнутую самостоятельность в финансировании проекта «Сила Сибири», может осуществляться только в рамках более глубокого геополитического сближения с Москвой и предоставления России значимых экономических бонусов.

Вряд ли КНР, чтобы сохранить гибкую переговорную позицию с США, будет не стремиться афишировать военную часть возможных договоренностей с Москвой, что, впрочем, не исключает достижения стратегического взаимопонимания по силовым вопросам.

Логика России: неизбежность выбора на фоне не сложившейся многовекторности

Для Москвы сближение с Китаем в экономической области является продуктом развития экономической и геоэкономической ситуации. Несмотря на существенные успехи и сохранение высокого уровня внутренней экономической и социальной устойчивости, Россия пока не смогла продемонстрировать высокий динамизм экономического развития. Обстановка вокруг «национальных проектов» однозначно свидетельствует о существенных проблемах в системе экономического управления, а также о постепенном распаде внутреннего консенсуса, характерного для 2014-2016 годов. Очевидно осложнение внешнеполитической и внешнеэкономической ситуации.

Надежды на выход ЕС из системы санкций не оправдались, и реалистичнее ожидать ужесточения позиции Европы, несмотря на критику такой политики изнутри европейских элит. Не удалось пока выйти и на новый уровень отношений с Индией. Ситуация вокруг присутствия России в Сирии и на Ближнем и Среднем Востоке тоже остаётся сложной и заставляет пока что инвестировать ресурсы в регион, нежели получать экономические дивиденды.

Попытки на фоне неразвитости экономики и социальной деструкции разыграть в свою пользу ситуацию экономической многовекторности на Дальнем Востоке, к сожалению, также привели к обострению застойных социальных проблем. Да и в целом стратегия экономической многовекторности с опорой на ресурсный и военный потенциал России пока не вполне удалась. В этих условиях Кремль вынужден делать ставку на некое «якорное» направление, придающее дополнительный динамизм и внешнеполитическим возможностям, и внутриэкономическому развитию страны. Ещё и поэтому альтернативы новому циклу сближения с КНР у Москвы сейчас просто нет.

При этом новое качество российско-китайских отношений не снимает с повестки дня несколько принципиально важных противоречий, способных в дальнейшем сыграть неоднозначную роль:

• Возможная интернационализация (естественно, через значимое китайское присутствие) российских экономических пространств. Наиболее очевидным из них сейчас является Арктика.
• Конкуренция, в том числе, и на уровне «векторов» в глобальных логических проектах. Москва явно понимает, что важнейший для нее проект «Север-Юг» до известной степени является альтернативным китайским, хотя проект южно-уральского логистического узла и волжского транспортного коридора, безусловно, могут создать условия для прорывной синергии проектов.
• Относительная непредсказуемость китайской политики, связанная с внутренними политическими противоречиями и наличием серьёзного уровня экономической зависимости от доступа на рынок США.
• Конкуренция институтов, что в особенности будет актуально для постсоветского пространства, где до гармонизации интересов России и Китая ещё очень далеко.

Действительно, положительным моментом для России является то обстоятельство, что она смогла в ходе реализации крупнейших сырьевых проектов избежать попадания в кредитно-инвестиционную зависимость от китайских финансовых институтов.

В результате Москва имеет возможность вести диалог с Пекином с позиций инвестиционной самодостаточности даже при относительно низком уровне экономического роста, демонстрируемого сегодня Россией. Сохранение или как минимум некритическое снижение этого уровня будет для России важнейшей заявкой на будущее.

Вот почему Россия сейчас не заинтересована подталкивать Китай к большему сближению - поскольку с экономической точки зрения в таком альянсе Москва сейчас будет не просто младшим, а однозначно неравноправным партнёром.

Чтобы существенно улучшить свои позиции в будущем союзе, Москва должна продемонстрировать новый уровень экономического развития как с точки зрения формальных экономических индикаторов, так и с точки зрения новой архитектуры пространственного развития.

Констатация перспективы

При этом надо понимать, что ни для России, ни для Китая сближение не является безальтернативным вариантом и не рассматривается как «лучший выбор» в политике и геоэкономическом развитии обеих стран. До известной степени мы сейчас имеем дело с вынужденной ситуацией. Но сила геополитической и тем более геоэкономической логики, цепь последовательных событий военно-силового плана вполне могут сделать процесс сближения и перерастания в тесный альянс необратимым, несмотря на первоначальные цели сторон.

Если оценивать значимость соглашения между Россией и Китаем, частично формализованных в ходе государственного визита председателя КНР Си Цзиньпина в Россию, то их можно свести к следующим констатациям:

• Новый уровень стратегического понимания и управления рисками как минимум в Восточной, а возможно, и в Юго-Восточной Азии снижает перспективы возникновения «серой зоны», которую третья сторона может использовать для политических и даже военно-силовых манипуляций.
• Создание материальной основы для формирования внедолларового расчётного пространства вокруг совместных проектов с расширенным списком потенциальных инвесторов. Очевидно, что без участия России и её институциональной и технологической поддержки Китай не сможет приступить к осуществлению практической дедолларизации за пределами двусторонних торговых взаиморасчётов.
• Формирование нового, отличного от американского, понимания основных векторов развития цифровой экономики и новых цифровых коммуникаций, включая и финансовые.

Как бы там ни было, в силе остаются два варианта: либо, несмотря на внутриполитические колебания, отношения России и Китая перерастут в важнейший геополитический проект, либо ситуация вернётся к прежним моделям, связанным с геоэкономической торговлей с США и Европой.

В числе решающих факторов, определяющих судьбу российско-китайского сближения, будут внутриполитические соображения и динамический баланс «групп интересов».

При этом возникает очень острая диалектическая ситуация, когда центральный для будущего глобальной экономической и политической архитектуры процесс оказывается в зависимости от внутреннего состояния двух государств и способности политических элит сохранять стратегический курс в условиях внешнего и внутреннего давления.

Точки противоречий

Впрочем, сближение не отрицает необходимость многовекторности геоэкономического развития и не снимает с повестки дня неизбежность конкуренции с КНР на ряде внешних площадок. Например, в Южной Азии, где Россия в рамках новой конфигурации системы глобального взаимодействия и переформатирования глобально значимых макрорегионов заинтересована в развитии отношений с Индией и вообще в расширении своего присутствия на рынках Южной Азии. Не исключено возникновение противоречий и в контексте экономического взаимодействия с Ираном, поскольку логистические интересы России и КНР при большинстве сценариев будут конкурентными.

Значимым вопросом становится и проблематика гармонизации отношений между Россией и Китаем в Центральной Азии, поскольку крайне маловероятно, что Пекин согласится с приоритетом внутриевразийской институциональности в структурировании этого пространства. Надо учитывать, что для Пекина не являются сакральными и неприкосновенными ни пространственное структурирование, ни интересы действующих политических и экономических элит.

Последние, скорее, будут рассматриваться в качестве потенциальной точки уязвимости, поскольку слишком связаны с Западом. Для Москвы же становится, безусловно, критическим сохранение дееспособности евразийских институтов и усиление в них своего влияния.

Когда время играет на Москву

Иначе говоря, нынешняя ситуация может быть охарактеризована как сочетание стратегического сближения и тактической конкуренции, определяющей статус обеих сторон в перспективном геоэкономическом и, возможно, геополитическом альянсе. Значение конкуренции в этой диалектической системе постепенно снижается, но пока не достигло той стадии, когда её можно было бы вообще игнорировать.

Усиление переговорных позиций Москвы как в отношениях с КНР, так и в отношениях с США и их сателлитами обеспечивается во многом за счёт относительной внутренней социальной стабильности России, обеспечивающей хоть и сравнительно невысокие, но всё-таки приемлемые темпы экономического роста и единства системы политического управления. Что в свою очередь гарантирует Россию от восстановления центробежных тенденций, традиционно усиливающихся за счёт появления по периферии Евразии новых центров экономического роста.

В случае, если Москве удастся встроиться в новые технологические цепочки (как это произошло с СПГ) или сформировать пространства, где достижение геополитического равновесия невозможно без прямых договорённостей с Москвой, «переговорные» позиции России ещё более усилятся. Особенно, если Кремль найдёт возможность политически безболезненного встраивания в элитный баланс сил новых групп интересов, выросших из программ, связанных с импортозамещением и оживлением реального сектора российской экономики.

Так что на среднесрочную перспективу время играет на Москву по всем векторам политико-экономического взаимодействия, за исключением разве что взаимодействия с Европой, где происходит сравнительно быстрое разрушение системных слоёв в бизнесе и политике, настроенных на стратегическое взаимодействие с Москвой. Данный процесс носит объективный характер и связан с утратой Европой геополитической и геоэкономической состоятельности.

Китай же, по мере втягивания в экономическую конфронтацию с США по всё более широкому спектру вопросов, рано или поздно лишится иллюзий относительно возможности умиротворения США и возможности достижения договорённости с европейскими элитами в обход США. И это будет естественным образом усиливать позиции тех групп и слоёв в китайской элите, которые не устраивает примирение с США любой ценой.

Кстати, они уже продемонстрировали свою силу, фактически сорвав временное перемирие на фронте взаимной торговли, достигнутое на переговорах вице-премьера КНР Лю Хэ с торговым представителем Робертом Лайтхайзером и министром финансов США Стивеном Мнучиным.

Следует констатировать, что на сегодняшний момент Россия в сближении с КНР добилась максимума и в политике, и в геоэкономике. Чтобы получить дополнительные «позиции силы», необходимо выйти на новый качественный уровень внутреннего экономического развития и расширить масштабы и геоэкономическую ценность тех пространств, которые Россия контролирует как на постсоветском пространстве, так и за его пределами.