Генерал-полковник Николай Кошман. От Маргелова - часы, от Путина - спецзадание

Школа фронтовиков

- Николай Павлович, три четверти века для вас, кажется, не возраст! Ассоциацию строителей России возглавляете, по командировкам мотаетесь…  Гены?

- Наверное. Моего отца, прошедшего войну танкистом, задержали в 1945-м в армии еще на четыре года срочной службы. Мама уехала работать в город. А воспитывал меня вернувшийся с фронта дед Федосей.

После техникума я был распределен в западный Казахстан. Тогда как раз начиналось освоение целинных земель, в те края ехало много молодежи. Поэтому уныния не было. Как говорится: «Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!»

В 1959-м меня призвали в армию и направили на Дальний Восток. Но в нашу автомобильную учебку сразу нагрянули представители Дальневосточного военного автомобильного училища и уговорили меня пойти к ним учиться. Конечно, военное училище не сравнить с техникумом. Глубина знаний там была на порядок выше, хотя специализация оставалась та же - автомобилист. В Уссурийске у нас уже была новая техника - МАЗ-535 и МАЗ-537.

Со второго курса мы участвовали во всех крупных учениях Дальневосточного военного округа. Тогда на слуху еще был Карибский кризис, и мы на самом деле были готовы ко всему. К тому же, начальником училища был фронтовик, Герой Советского Союза генерал-майор Яксаргин. Все мы боялись его как огня, но уважали. Преподаватели в основном тоже были фронтовики.

Училище я окончил с отличием, и мне предложили пойти в железнодорожные войска. Так я оказался в рязанской бригаде ЖДВ. В батальоне меня приняли хорошо. Комбат, кстати, тоже был фронтовиком, у которого не забалуешь.

Когда я приехал, два офицера из нашей роты поступили в академию, двое ушли на повышение. Так что кроме ротного и зампотеха, на месте оставались только я и сержанты. В общем, пахать приходилось за троих, а в отпуск идти в январе. Когда же я вернулся из лейтенантского отпуска, рота выдвинулась в Днепропетровскую область, чтобы строить подъездные пути для РВСН. С этой задачей мы справились на пять баллов. Мне вроде как светило повышение по службе. Но один из сослуживцев посоветовал пойти в академию! На встрече с командиром корпуса я так и сделал. Сначала не хотели отпускать. А отпустили после того, как я со своей ротой построил аэродром для Рязанского десантного училища. Легендарный генерал Маргелов вручил мне за это именные часы «Победа» с символикой ВДВ.

Трассами мужества

- Вот говорят, что стране нашей нужен сейчас прорыв. А разве не был совершен такой прорыв в советское время? Один БАМ чего стоит! И вы во всем этом принимали участие…

- Не во всем, но во многом. После академии просился в Киевский округ, а попал на Урал. В поселке стояли два батальона - путевой и мостовой. Тогда как раз строили знаменитую железнодорожную трассу Ивдель - Обь. Там я пробыл два года. Вокруг тайга, и больше ничего. Да еще морозы жуткие, до минус 55 градусов. Резина на машине как дерево становится! Теплого гаража у нас не было, а дизельные краны, например, надо было держать на прогреве, иначе зимой они простаивали. Что делать? Я как раз оставался за комбата. Собрал техническую роту и поставил задачу такой гараж построить. Для ребят это был своеобразный «дембельский аккорд». Они тут же развернули две пилорамы, работали героически, и к концу октября у нас уже был гараж с отоплением. Но за то, что я уволил их чуть пораньше, командир корпуса влепил мне «строгача». Правда, потом, когда разобрался, что все краны у нас стоят в теплом боксе, снял взыскание и поставил всем в пример.

После этого меня назначили командиром развернутого путевого батальона, который занимался строительством трассы Тюмень - Сургут. Она позарез нужна была нашим газовикам. Ее не зря называли «Трассой мужества». Когда мы продирались сквозь эти сибирские «джунгли», требовались высочайшие волевые качества. Ведь вокруг ни души! Только обитаемый клочок посреди тайги, где стоят 24 щитовых домика, два общежития, семь казарм, столовая, склады. Четыре года пришлось рубить лес, кормить в тайге комарье и мошку. Солдаты только в палатках могли уснуть.

После выполнения поставленной задачи батальон перебросили под Свердловск. Мы сооружали объездные пути, чтобы грузовые составы не шли через город. Там тоже пришлось вгрызаться в скалу, вести буровзрывные работы. Но самым сложным оказалось не это. Надо было менять пролетное строение, которое построили еще в царские времена. Темп движения по нему был очень высокий - 82-84 пары поездов в сутки.

Чтобы снять старый пролет и поставить новый, МПС дало нам всего 40 минут. Роту, которая должна была это сделать, мы тренировали до седьмого пота. Вопрос был на контроле не только руководства Свердловской железной дороги, но и первого секретаря обкома партии Бориса Ельцина. В итоге мы успели за 39 минут… 

Затем меня направили главным инженером бригады в Актюбинск. Там мы сооружали второй путь, чтобы иметь надежное транспортное сообщение с Афганистаном. А после нашей бригаде было поручено построить на космодроме Байконур подъездные пути к стартовой площадке для запуска космического челнока «Буран». Но мешал этому… режим секретности. Представьте себе, что задачу с нас никто не снимает, а на стройплощадку два месяца не пускают! Командир корпуса вне себя: «Ты проверь, в каком кармане у тебя партбилет лежит!» В общем, пригрозил, что если я не попаду на совещание, которое будет проводить на Байконуре руководитель проекта по «Бурану» Герой Советского Союза генерал-полковник Вертелов, и если я не «разрулю» там этот вопрос, то с должности буду снят.

Выбора у меня не оставалось, и пришлось идти на военную хитрость. В день совещания мимо нас на Байконур одна за другой шли машины - «Волги» и уазики без тента с вооруженными стрелками-радистами. Мы тоже снимаем тент, получаем оружие, и вперед. На первом заслоне спрашиваю: «Вертелов проехал?» Отвечают: «Да». «А мы вот отстали, колесо пробили…» Такой же спектакль разыграли еще на двух КПП. Так и оказались на Байконуре.

Перед самым совещанием такой же хитростью выловил самого Вертелова. Подхожу, излагаю суть вопроса. И мой доклад тут же включают в повестку дня совещания. Начальник особого отдела от моей наглости просто обалдел! Когда возвращались обратно, он гнался за нами по степи километров сорок. И хоть мы все рессоры на уазике побили, так и не догнал. Зато все вопросы на следующий же день были решены.

Спать ложился с автоматом…

- А в Чечне-то вы как оказались?

- Да очень просто. В 1994 году я был заместителем командующего Железнодорожными войсками. Еду на машине в Москву, и вдруг догоняет меня гаишник: «Вы Кошман? - Я. - Вас срочно вызывает Секретарь Совета безопасности России». В то время им был Олег Иванович Лобов, с которым я был знаком еще по Свердловску. Ему поручили тогда заниматься Чечней, где ситуация уже выходила из-под контроля. И он предложил мне стать его советником.

В декабре был уже в Чечне. Неразбериха тогда, конечно, была полная. Чего греха таить, действовали мы порой как Лебедь, Рак и Щука. Помню, подъезжаем к одной из станций. Выхожу я на площадку тепловоза и вижу, как из-за посадки выходит… танк и берет нас на прицел. У меня пот по хребту! Расстояние там было метров 200, от нас бы мокрого места не осталось. В самый последний момент опознали, что свои…

А однажды на Ищерскую приезжает начальник Северокавказской железной дороги, и начинает меня отчитывать: вы, мол, почему на Грозный не идете?! А был уже январь, и наши войска вели в чеченской столице тяжелейшие уличные бои. «Я что, путейцев туда отправлю?!» - кричу проверяющему. Как раз в это время кто-то сыпанул у нас над головами из крупнокалиберного пулемета. Вижу, наш гражданский коллега мигом влетает в тепловоз, и выдвигается на запад. Кричу ему: «Так Грозный совсем в другом направлении!»    

Ситуация была тяжелейшая, но мы пытались на нее влиять, и кое-что получалось.

На севере республики важно было взять под контроль стратегический объект - 354-метровый мост через Терек на станции Червленная-Узловая, который открывал прямой путь на Грозный и Гудермес. Боевики уже успели его заминировать.

…На станцию вошли в пятом часу утра, уже с рассветом. Подъезжаем к мосту. Тишина. Охраны нет. Как потом выяснилось, боевики просто не ожидали от нас такой дерзости, решив ночью отдохнуть. Чем мы и воспользовались! Сразу перешли на правую сторону Терека, выставили там ОМОН. Глядим, на мосту вся контактная сеть покорежена, провода оборваны, а по каждому пути «забашмачены» по две восьмиосных цистерны, наполненных бензином. Между ними - 16 противотанковых мин в шахматном порядке. На место цистерн с бензином мы выставили на мосту платформы с песком. Только «забашмачили» их, видим, как с противоположной стороны идет на таран состав, в котором несколько зерновозов и полувагоны с металлоломом. Видимо, боевики, прознавшие о захвате моста, решили его таким вот образом подорвать. Они ведь не знали, что мы и разминировать его успели, и цистерны с бензином убрать. В общем, удар пришелся на платформы с песком, которые юзом ушли вниз. Но мы поняли, что за первым тараном последует второй. Поэтому прямо перед мостом расшили железнодорожный путь и направили его в степь, под откос. Туда и ушли с нашей помощью 34 вагона…

- Получается, в то время вам, генералу железнодорожных войск, приходилось в Чечне не только восстанавливать и строить, но и воевать…

- А как же? Автомат и пистолет Стечкина все время были при мне. Даже когда спать ложился.

- Все говорят о непоследовательности, которую проявлял федеральный центр в ликвидации очага терроризма на Северном Кавказе. А вы это чувствовали?

- Подписание Хасавюртовских соглашений фактически было сдачей всего того, за что армия и вся страна заплатили дорогой ценой. Нам требовалось еще каких-то полгода, чтобы полностью очистить Чечню от террористов, чтобы все там заработало.

Большинство бандформирований тогда находились в Грозном, и их надо было просто додавить! Но здесь появился Лебедь, который был тогда секретарем Совета безопасности. Приехал и говорит: «Хватит, навоевались».   

Я остался в Грозном в качестве председателя правительства Чечни. Не хотел, но Доку Завгаев, который был тогда главой республики, уговорил Черномырдина, и тот меня «сломал». Виктору Степановичу отказать я не мог еще и потому, что с ним мы дружили семьями.

«Вас вызывает Путин»    

- Чем вы занимались, когда началась «вторая Чечня»?

- Находился в распоряжении председателя Правительства, которым тогда назначили Владимира Владимировича Путина. Как-то вечером мне позвонили из его приемной и сказали, что премьер ждет к 9.00. А я, честно говоря, чувствовал тогда себя неважно. Потому что после первой чеченской кампании схватил диабет. Сахар скакнул резко вверх - видимо, на нервной почве. Но вместо госпиталя отправился утром в Белый дом.

В кабинете Путина были Черномырдин, Примаков, Степашин и Кириенко. Меня попросили подробно доложить о ситуации в Чечне. Так и сказали: «Лучше тебя, ее никто не знает». После этих слов я понял, что лечить диабет придется в боевых условиях. Так я стал заместителем председателя - полномочным представителем Правительства РФ в Чеченской Республике.

Но ситуация была уже принципиально иная. Страну возглавил Владимир Путин - человек, которому поверили и который не обманул. Хотя, когда нас с Анатолием Васильевичем Квашниным 31 декабря 1999-го вызвали встречать Новый год в Большом театре, а сам Владимир Владимирович в качестве исполняющего обязанности Президента России в это самое время отправился в Чечню, мы, признаться, слегка опешили...

Путин уже тогда показал себя человеком бесстрашным, не уклоняющимся от общения с людьми. Помню, когда меня только назначили вице-премьером по Чечне, все правительство прилетело в Моздок. Владимир Владимирович тут же отправил меня в село Знаменское, только что освобожденное от боевиков. Сказал, что сам хочет прилететь туда и встретиться со старейшинами. Минут через сорок мы уже встречали его там. Он прилетел на Ми-8, который прикрывали еще четыре «вертушки». В Доме культуры все стекла выбиты, холодище. Но Путин почти четыре часа общался там с местными жителями. Кстати, именно после этой встречи он по ошибке сел не в основной вертолет, на котором прилетел, а в вертолет сопровождения. Так вот, с основным вертолетом тогда что-то произошло, он совершил жесткую посадку, едва оторвавшись от земли. Только чудом никто не пострадал.

Путин после этого провел в Моздоке заседание правительства. И там было четко сказано: все обозначенные проблемы должны быть решены в течение суток. И наша Правительственная комиссия стала работать даже в более жестком режиме. Прибыли на место, изучили ситуацию, и тут же в свет выходят распоряжения правительства. Представители министерств и ведомств визировали их без всякой проволочки. Но один, помню, заартачился: дескать, я в Аргунском районе не был, поэтому подписывать ничего не буду. Говорю ему: «Не был? Не вопрос. Садись в вертолет». Еле уговорил его лететь. Но только мы поднялись в воздух, как нас обстреляли с земли. Чудом уцелели. После этого тот замминистра стал как шелковый: все, говорит, подпишу!    

- Как складывались тогда отношения с командованием федеральных сил?

- Отношения в основном были рабочими, товарищескими. Хотя случались порой и трения, не без этого. Но, в конечном счете, все было подчинено интересам дела.    

Хочу сказать и о том, что с приходом на пост начальника Генштаба Анатолия Васильевича Квашнина, появилась определенная системность и предсказуемость. Федеральные силы в Чечне стали действовать более осмысленно, многое стало получаться. Тогдашний министр обороны генерал армии Игорь Дмитриевич Сергеев тоже много нам помогал, вникал во все вопросы. В частности, он поддержал нас в том, что армия в Чечне должна не только уничтожать бандформирования, но и нести созидающее начало. Именно тогда мы стали активнее разминировать территорию, восстанавливать школы и больницы, помогать людям топливом и продовольствием. Этим активно занималось и МЧС, которое возглавлял Сергей Кужугетович Шойгу.

- А если говорить о тогдашних отношениях с Ахматом Кадыровым?

- В силу того, что он был главным муфтием Чечни, его роль в республике переоценить было трудно. К тому времени православных среди местного населения фактически не осталось. А мусульмане внимательно следили за тем, чью сторону примет муфтий. И то, что он отверг террористов, рядившихся порой в исламские одежды, было одним из решающих факторов.

Вместе с Ахматом Абдулхамидовичем мы бывали и в самых отдаленных районах Чечни, и в Вене, где приходилось встречаться с представителями ПАСЕ. Везде он вел себя очень достойно. Поэтому особенно обидно, что не уберегли его. Как сейчас помню 9 мая 2004 года. Я как раз собирался ехать на парад, который должен был пройти в Грозном на городском стадионе. Вдруг звонок от Квашнина: езжай ко мне срочно! От него и узнал, что произошло.

Нас часто губит самонадеянность. Центральную трибуну, которую заняло все руководство республики, толком не проверили, даже служебную собаку не пропустили. А она была заминирована…

Ахмат-Хаджи был человеком незаурядным, и какое-то нехорошее предчувствие, кажется, у него было. Может быть, он о чем-то и жалел, но назад уже не оглядывался. Шел только вперед. Помню, недели за две до этой трагедии возвращались мы с ним из Ингушетии. Вижу, он расстроенный. Спрашиваю, в чем дело. И пока летели, он мне, можно сказать, душу излил. Но рассказывать об этом я не имею права…   

Вообще, я никогда не думал, что Чечня сыграет такую роль в моей жизни. Кочуя по стройкам, решая различные народнохозяйственные задачи, даже подумать не мог, что строить и восстанавливать что-либо придется под огнем. Но так получилось…