Генерал-полковник Борис Уткин: «После Курской битвы никто в мире не сомневался, что Советскому Союзу под силу победить фашистскую Германию даже без союзников»

«Конец войны для большинства населения нашей страны был обычным днём»

- Борис Павлович, где вы встретили 9 мая 1945 года, и можете ли сказать, что тот день был в вашей жизни самым счастливым?

- Сегодня то время разными людьми понимается по-разному. И многие представляют, что конец войны был ознаменован особыми событиями: празднеством, всеобщим гулянием, в том числе и на фронте. А между тем, конец войны для большинства населения нашей страны был обычным днём. В городах, куда дошла эта радостная весть, народ, безусловно, ликовал. В воинских подразделениях же, которые в подавляющем большинстве оставались в состоянии повышенной боевой готовности, всё было как обычно. И мой 1-й особый дивизион новых реактивных систем БМ-13ДД, который я возглавил в конце войны, не стал исключением. Больше того, находясь в тайге на опытном полигоне под Тамбовом, мы до самого позднего вечера 9 мая не знали, что война закончилась…

- Извините, но во всех справочниках и в википедии написано, что вы с боями прошли от Волоколамска до Вены?

Всё правильно. Только из столицы Австрии в апреле 1945-го, когда боевые действия на фронте, в основном, уже подходили к концу, меня, двадцатидвухлетнего капитана, откомандировали в российскую глубинку. И доверили непростую, но ответственную миссию - подготовить личный состав дивизиона, который не был на войне, к боевым действиям, назревавшим на Востоке с Японией. Передо мной стояла задача не только научить подчинённых стрелять (кстати, те «Катюши» дальнего действия усовершенствованной модификации были новыми и для меня), но и сплотить коллектив для готовности пойти в бой. Забегая вперёд, скажу, что к счастью, наше умение на войне с японцами не пригодилось. И наш дивизион остался единственным в истории, который первым был обучен боевой стрельбе на новой технике, но при этом не произвёл по врагу ни единого выстрела. 

Но вернемся к 9 мая 1945 года. Весь световой день тогда мы провели на полигоне - готовили матчасть к плановым стрельбам, которые были назначены на следующий день. И даже если бы мы очень захотели узнать что-то о событиях, происходящих на фронте, мы бы сделать этого не смогли. У нас была всего одна радиостанция, допуск к которой имел ограниченный круг лиц. Но залп по случаю Победы поздно вечером с разрешения начальника полигона генерал-майора Самборского (он-то мне и сообщил о Победе) наш дивизион всё-таки дал…

«Фронтовые 100 грам", о которых кто только и что не писал, можете считать мифом»

- Ну и, наверное, как водится, подняли по сто наркомовских граммов водки за Победу?  

- Спешу вас разочаровать. Пресловутые фронтовые 100 грамм, о которых кто только и что не писал, можете считать мифом, случайностью, ошибкой. Одним словом - как вам будет угодно. Постановление о наркомовских ежедневных 100 граммах водки и 50 граммах сала родилось во время Советско-финской войны. И было обусловлено исключительно тяжёлыми местными погодными условиями, когда зимняя температура доходила до -40 градусов. Когда началась Великая Отечественная война, это постановление несколько раз корректировалось приказами Сталина и, командному составу следить за тем, сколько, кому и в каких случаях положено водки, не было ни времени, ни необходимости.

К тому же мы очень хорошо знали, что служба в ракетных войсках и артиллерии абсолютно несовместима с употреблением спиртного. Ни во время боевых действий, ни после. Даже малейшая ошибка при прицеливании могла привести к большим отклонениям точности стрельбы.

Лично я не знаю таких эпизодов, чтобы какой-то командир осмысленно позволил своему личному составу употреблять спиртное во время боевых действий. И это касалось не только артиллеристов и ракетчиков. В любом роде войск, будь-то пехота, морфлот или танкисты, не говоря уже о летчиках, пьяный, или даже выпивший солдат вряд ли мог быть полноценным бойцом. Безрассудным - да, но цена безрассудства на фронте слишком велика.

Поэтому, когда вам будут рассказывать, что водка на войне для солдата была такой же нормой, как суп или каша - не верьте.

Только не подумайте, что я хочу идеализировать общую картину и рассказать вам сказку про четыре военных года, прошедших «на сухую». Конечно же, мы выпивали. И спирт был у нас для технических и медицинских нужд; и вина было, когда мы проходили Молдавию, Венгрию и Румынию - хоть залейся. Но никогда это не носило организованный характер, не происходило во время марша, или подготовки к нему, тем более в дни сражений. Какие-то редчайшие исключения - не в счёт.

Что же касается самого счастливого для меня дня на войне, то, скорее всего, это был не день, а целый год. 1944-й. Во-первых, чувствовалось, что победа не за горами. И это прекрасно понимали не только мы. После выигранной Курской битвы никто в мире уже не сомневался, что Советскому Союзу под силу победить фашистскую Германию даже без союзников. В феврале того же года мне было присвоено воинское звание «капитан», а буквально через месяц я принял командование 390-м отдельным гвардейским минометным дивизионом, куда двумя годами раньше прибыл служить лейтенантом после окончания училища. Во главе этого дивизиона мне довелось участвовать в Ясско-Кишинёвской, Карпатской и Дебреценской операциях. В ноябре 1944 года я был представлен ко второму ордену в своей жизни - Боевого Красного Знамени.

«Первую боевую награду мне вручал командир полка прямо на позиции»

- А за что получили первый орден, помните?

- Конечно. Это вам молодым кажется, что 74 года, прошедшие с окончания войны - целая вечность, а для меня, как будто вчера было. Моя фронтовая жизнь в качестве командира взвода началась в середине июля 1942 года, примерно в ста километрах южнее Воронежа. И практически с первого дня я оказался в гуще событий. Мне - вчерашнему курсанту сразу же доверили важное дело, по сути, судьбу залпового огня огромной мощи целого дивизиона. И у меня это неплохо получилось, но главное, я поверил, что молодо - не всегда зелено. На самом деле, как я потом понял, в том поручении был заложен глубокий смысл. На фронте простых задач не было, а проверить молодого лейтенанта на практике, чтобы понять, что он из себя представляет - дело первостепенной важности. Завтра, в бою, командир должен знать в какой мере он может на него положиться. Да и самому новичку, чтобы поверить в свои силы, обязательно нужен подобный, если хотите, толчок.   

Приобретя необходимый первоначальный опыт, я создал топографическую основу сначала для дивизиона, а потом и для всего полка. Высчитал и обозначил такие огневые позиции, что все 36 полковых орудий могли выехать на точку по этим координатам, как кочующие орудия и открыть поражающий огонь по противнику. Это очень помогло впоследствии нашему полку при артподготовке перед наступлениями.

Я так долго подвожу к тому, что, честно говоря, не знаю, за что конкретно был представлен к ордену Красной Звезды. Зато совершенно точно могу воспроизвести, что было сказано в наградном листе, который спустя много лет мне привезли из архива. «В боях за Молдавию товарищ Б.П. Уткин высокой организацией и личным примером героизма добился отличного выполнения дивизионом боевых задач, встретив упорное сопротивление врага в районе Болдурешти. Лейтенант Б. Уткин вывел дивизион на прямую наводку и несколькими залпами расстрелял обороняющегося противника. Залпами было уничтожено 300 солдат и офицеров, сожжено 12 автомашин, разбито 12 орудий и 21 повозка с боеприпасами». Первую боевую награду мне вручал командир полка Марк Чумак прямо на позиции, где мы в тот момент дислоцировались. С ним, кстати, в январе 1945-го мы вместе ездили на награждение в Кремль.

- Вы участвовали во многих битвах и сражениях Великой Отечественной войны, а было ли вам когда-то по-настоящему страшно?

- Вас, наверное, очень удивит, но по-настоящему страшно мне было за много месяцев раньше, чем я оказался на фронте. Совершенно точно помню, что было 22 июля 1941 года. Именно в тот день, точнее утро, я - курсант 1-го Московского Краснознамённого артиллерийского училища имени Л.Б. Красина (после участия в обороне Москвы оно было переименовано в 1-е гвардейское минометно-артиллерийское училище) принял военную присягу. А поздним вечером перед отбоем, когда весь личный состав вышел на плац на вечернюю прогулку, вдруг завыли сирены. Мы невольно вскинули глаза и увидели удивительную, но в то же время странную картину: чёрное небо было усеяно множеством крупных звёзд, которые двигались, приближаясь к земле. Спустя несколько секунд небо разрезали лучи мощных прожекторов. Они группировались, разбегались и так до тех пор, пока в перекрестие лучей не попалась цель - немецкий самолёт, который сбрасывал на Москву эти «звёзды». Тут же с разных точек по цели заработали зенитки, в небе появились шапки от разрывов.

Буквально в один момент мы не только воочию увидели, но и поняли, что такое настоящая война.

Мы, разумеется, знали, что она где-то идёт, что наши войска с боями отступают, но когда она оказалась буквально над нашими головами и в нескольких сотнях метров за забором…  Это не шло ни в какое сравнение с тем, что рассказывали на занятиях и о чём говорили репродукторы. Вокруг училища были видны сполохи огня от пожаров. Зажигательные бомбы падали на находящиеся неподалеку Белорусский вокзал, танкоремонтный завод, Тушинский аэродром.

Сначала за всем происходящим мы наблюдали из укрытий, которые сами же подготовили на уроках по инженерной подготовке и куда спрятались по команде старшего. Но сидеть долго в щелях и дышать дымным смрадом, которым всё заволокло в летний душный вечер, было нестерпимо. Мы вышли на поверхность и продолжали следить за воздушным боем ровно до того момента, пока не увидели подбитый немецкий самолёт, который с жутким шлейфом устремился вниз.

На следующий день нам сообщили: это был первый авианалёт фашистских бомбардировщиков на Москву.

И со следующего дня наша курсантская мирная жизнь закончилась. Наряду с учебной программой мы постигали и военный опыт: дежурили на крышах высоких зданий, засекая места пуска сигнальных ракет шпионами, сбрасывали клещами на землю и гасили в ящике с песком зажигательные бомбы, систематически выезжали на прочёсывание местности, ловили диверсантов, патрулировали город.

В таком режиме мы жили и учились вплоть до конца ноября 1941-го, когда училище было эвакуировано в уральский город Миасс, где мы его закончили по ускоренной программе и были произведены в офицеры.

«У военных людей одна профессия»

- Борис Павлович, первую часть своей военной карьеры вы были артиллеристом, вторую - политработником. Как вы считаете, оба этих направления были одинаково важны в военном деле, или?...

- Никакого «или» здесь быть не может. У военных людей одна профессия, суть которой прекрасно сформулирована в фильме «Офицеры» почти полвека назад. Единственное, что я могу добавить: не важно, какую должность офицер, прапорщик и любой другой военнослужащий занимает. Гораздо важнее - как он к своим обязанностям относится. Поскольку мы с вами говорим о войне, хочу сказать, что в то время в Красной Армии было две сотни военно-учётных специальностей. То есть, ровно столько профильных офицерских должностей. Но при этом все мы делали одно дело, и я до конца своих дней буду гордиться результатом сделанного. А кто и кем был, кто остался солдатом, а кто дослужился до маршала - совершенно не важно.