Герой Советского Союза, генерал-полковник авиации Василий Решетников: «Главнее того, что мы выиграли войну и наши потомки это знают и помнят, всё равно ничего нет и быть не может»

Он бомбил Берлин в 1942-м, за Великую Отечественную совершил 307 боевых вылетов. Больше полувека защищал в небе нашу Родину, облетев её с севера на юг и с запада на восток. Рекордсмен по дальним перелётам и количеству лет, проведённых за штурвалом, установил мировой рекорд - без дозаправки в воздухе пролетел 17.150 километров. Испытывал стратегические бомбардировщики-ракетоносцы ТУ-95 и  ТУ-160. Свой крайний раз в возрасте 83 лет поднимался в небо 13 августа 2004 года во время авиационной выставки на подмосковном аэродроме «Монино» на бомбардировщике Б-25 «Митчелл» - самом массовом американском бомбардировщике Второй мировой войны (поступал в СССР по «ленд-лизу»). Но любимой его машиной тех времён был и остаётся наш отечественный  двухмоторный дальний бомбардировщик Ил-4.

Мы заранее договорились встретиться с ветераном у него дома в посёлке Монино и ждали, когда, наконец, карантинный режим, связанный с коронавирусом, будет снят, но… Пришлось ограничиться телефонным разговором. И на первый самый актуальный сегодня вопрос о здоровье, Василий Васильевич, засмеявшись, ответил:

- Не дождётесь!

- Василий Васильевич, в последнее время всё чаще можно услышать от самых разных людей мнение, что во время войны было проще, чем при коронавирусной пандемии. Мол, тогда было понятно - где враг и что с ним делать, сегодня же…

- Какая-то доля правды в этих словах, безусловно, есть. В том смысле, что во время войны не было боязни, откуда и непонятно чем тебя накроет и от чего, или от кого ты можешь заразиться. Всё было предельно ясно. Совершил свой ночной боевой вылет, отбомбился, вернулся на аэродром с рассветом, выпил законные 100 граммов и - спать. Однако это не значит, что сейчас нужно жить и бояться. Нужно просто соблюдать меры профилактической безопасности и предписания врачей. Поверьте мне, это гораздо проще, чем воевать с фашистами.

- Вы летали бомбить только ночью?

- В основном, да. Такова была специфика боевого применения самолётов дальнебомбардировочной авиации. В ставке Верховного Главнокомандующего были обеспокоены непомерно растущими потерями ДБА (дальнебомбардировочная авиация. - Авт.) в начале войны, поэтому было принято решение применять наши бомбардировщики только с больших высот и только ночью. Если же возникала необходимость работать днём, то обязательно под прикрытием истребителей и с предварительным подавлением зенитной артиллерии противника. Хочу отметить, но не потому что каждый кулик своё болото хвалит, а потому что так было на самом деле - дальнебомбардировочная авиация во время войны была самой манёвренной и мощной ударной силой из всех видов и родов войск.  

- А как вы ориентировались, какой именно объект нужно бомбить и как потом узнавали, как отбомбились? Технически ведь с высоты в несколько тысяч метров сделать это в то время было практически невозможно. Неужели нарезали круги в воздухе?    

- Нет, конечно. Представьте, насколько это глупо - ходить в зоне огня и рассматривать результаты бомбежки. Командиру экипажа хватало неспешного созерцания обстановки с боевого курса и при отходе от цели. К тому же в сводках Совинформбюро потом сообщалось, сколько очагов пожара и взрывов большой силы было вызвано в результате бомбардировки такого-то числа. Сопоставить потом, кто именно вылетал и в каком конкретно районе сработал, было несложно.

Ночному бомбардировщику далеко не всегда удавалось точно определить эффект от собственного удара. Хорошо, если вспыхивал пожар или происходил мощный взрыв. Но если фугаски, просверкав собственными взрывами, тут же угасали, настроение портилось: значит, ничего существенного не задели. Хотя случалось и так, что «холостая» с виду серия наносила врагу такой урон, что загоревшиеся цистерны, ввергавшие экипаж в ликование, не шли ни в какое сравнение.

Так было, например, в Смоленске в 1942-м, когда после сброшенных бомб за пределы аэродрома, на котором базировались гитлеровские самолёты, не было ни пожаров, ни взрывов. И та безвестная серия вполне могла бы забыться, если б не пришёл доклад агентурной разведки, что под бомбами, угодившими в жилые корпуса, погибло около двухсот человек лётного и технического состава. Нечто подобное произошло и в мае 1943-го в Минске, когда после бомбового удара гитлеровцы три дня хоронили своих любимцев из Люфтваффе.

А ориентировались мы исключительно по картам. Поэтому одним из ключевых членов экипажа на четвёртых Илах (Ил-4 - двухмоторный дальний бомбардировщик, основная машина ДБА времён Второй мировой войны. - Авт.) был штурман, он же - стрелок передней установки. Именно он заранее ещё на аэродроме всё просчитывал и выверял.

- Какой из 307 боевых вылетов запомнился вам больше всего?

- Больше всего? - Василий Васильевич на несколько секунд задумался. -  Наверное тот, когда мы в начале сентября 1942 года бомбили Берлин…

- Наши лётчики бомбили немецкую столицу уже в начале войны: в августе-сентябре 1941-го в ответ на бомбардировки Москвы, и ровно через год - в 1942-м. Но если о первых авианалётах сказано и написано много, то операция 1942 года долгое время была окутана завесой тайны. Почему? Ведь и тогда наше положение было не из лучших, шли ожесточённые бои, не было ни Сталинградской, ни Курской битвы...

- Зато Берлин был. В этом и заключалась вся мощь и прелесть дальнебомбардировочной авиации. Тем более что приказание бомбить поступило лично от Сталина. Речь не шла о нанесении сокрушительного ущерба немецкой столице, задача была - отомстить подобным образом фашистам по случаю первой годовщины их вторжения в нашу страну. Но поскольку воздушный коридор проходил на высоких широтах над Балтийским морем, где летом властвуют белые ночи, бомбовый удар решили несколько переместить по срокам вправо.

А памятной та бомбардировка была по двум причинам: из-за продолжительности перелёта и «очень теплого приёма», который нам приготовили гитлеровские зенитчики. В последних числах августа наши уже «потрепали» окраины Берлина своими бомбардировками, поэтому они были на «товсь».  

Ещё подвела и погода. В ночь вылета не только Прибалтика окуталась грозовыми нагромождениями, но и поперёк всего Балтийского моря растянулся грозовой фронт. Почти весь путь мы шли в жёсткой болтанке и практически на ощупь. Когда отбомбились, буквально продравшись через частокол зенитных прожекторов и разрывы крупнокалиберных снарядов, которые рвались на высоте полёта, и легли на обратный курс, за нами вцепилась пара 110-х мессеров («Мессершмитт Bf.110» - двухмоторный тяжёлый истребитель на службе Люфтваффе во время Второй мировой, в дальнейшем был переквалифицирован в истребитель-бомбардировщик и ночной истребитель. - Авт.). Пришлось включать всё своё умение по пилотированию...

- Страшно было?

- Не столько страшно, сколько напряжённо. В такой ситуации главное - уметь вертеть головой на 360 градусов, а если бояться, то лучше в небо вообще не подниматься.

- Неужели никогда не было страшно? (На другом конце провода снова пауза).

- Было. Ровно за год до окончания войны. И не поверите: в абсолютно спокойном и безоблачном небе и над своей территорией. Мы помогали тогда морским лётчикам и работали по фашистским кораблям в Севастопольской бухте и где-то умудрились хватануть гитлеровский снаряд под левый мотор, который перебил маслосистему. Но мы это не сразу заметили, обнаружили лишь при возвращении домой. Когда машина начала терять высоту, стало понятно, что до своего аэродрома не дотянем. Я решил садиться на ближайший аэродром в Новом Буге, который хорошо знал, поскольку однажды из-за плохой погоды на нём уже приземлялся. Здесь «сидели» наши истребители ПВО, прикрывающие Кривой Рог.

А вот теперь представьте картину. Южная безлунная ночь - чёрная и непроглядная, под нами ни огонька (аэродромы, чтобы себя не демаскировать, выключали всё - вплоть до последней лампочки) и мы, ничего не видя под собой, закладываем над ним круг за кругом.

Подаём сигналы «я свой», посылая одну за другой красные ракеты, просим аварийную посадку. Внизу тишина. Истребители ведь по ночам не летают, а почему никто из дежурных не контролирует небо - непонятно. Когда стало понятно, что никто не собирается помогать тяжёлому самолёту, терпящему бедствие (мне, чтобы сесть, достаточно было нескольких огней, обозначающих полосу), нас охватило жуткое отчаяние, поскольку мы уже влетели в опасную зону исхода полёта.

Поначалу возникла мысль - бросить машину, а самим выпрыгнуть. Но я тут же отогнал её. Куда полетит наш только-только полученный на заводе новёхонький Ил-4 и каких бед натворит? Да и к тому же за просто так жертвовать самолётом почти на пустом месте, когда ему никто не угрожает… Для военного времени это было бы слишком большой роскошью. Я наугад отошёл северо-восточнее километров на тридцать и, полагая, что здесь должна быть степная равнина, решил садиться. На шасси опасно: любое препятствие - верная гибель.

Тогда я приказал своему штурману Пете Архипову срочно прыгать, набрав с собой побольше белых и немного красных ракет. С условием, что в случае попадания на ровное место, он будет сигналить белыми ракетами, заодно подсвечивая место посадки. Если же всё плохо, в ход пойдут красные. Оба стрелка-радиста остались со мной в машине; даже в самый последний момент они всегда бы успели выпрыгнуть. Делаю круг, жду сигналов. Наконец - белая. За ней вторая, третья, четвертая… Убираю газ, делаю заход, включаю фару и, не выпуская шасси, прицеливаюсь к ровным зелёным всходам. Намереваюсь коснуться земли, но в последний момент в луче фары вдруг вижу заросший, вровень с посевами, небольшой овражек. Как я тогда успел дать по газам и перескочить его, до сих пор не понимаю. Не сориентировался бы, гореть нам всем в том овражке… В конце концов мы приземлились и, проехавшись на брюхе по поросшему полю, уткнулись носом в землю. Все остались целы. Немного лишь повредился самолёт, но после ремонта я долетал на нём до конца войны.

- А покидать самолёт, чтобы без него приземляться, приходилось?

- Трижды. Но сразу предупреждаю - рассказывать не буду. Это не очень приятные воспоминания. И ещё хочу добавить, что даже самые смелые и удачливые лётчики, на счету которых десятки побед в воздушных боях, навсегда сохраняют в памяти именно тот, может быть, единственный бой, в котором пришлось гореть, валиться к земле и спасать свою жизнь. А вы, журналисты, тоже интересные ребята. Я уже не одну сотню раз рассказывал о войне и всегда, почему-то, вашего брата больше интересовали не боевые эпизоды, а те, которые были связаны с аварийным покиданием самолёта. Почему - не понятно.

- Моим коллегам по перу, к счастью, о той войне известно лишь по книгам и художественным кинофильмам, и многие моменты нам приходиться где-то додумывать, а где-то и придумывать. Скажите, как награждали орденами и более высокими знаками отличия на войне? Говорят, что, как и в мирное время, - только в Кремле. А возможно, чтобы это происходило как в фильме «Горячий снег» -  прямо на поле боя после его завершения?

- Хороший фильм, который был сделан по одноимённому роману фронтовика Юрия Бондарёва. А он же не только воевал, но и имел боевые награды. И вряд ли бы стал что-то придумывать. Нам, к примеру, пятерым лётчикам 8-й гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии звание Героя Советского Союза было присвоено в один день в июле 1943-го. И Золотые Звёзды нам вручал командир авиакорпуса генерал-майор Евгений Логинов прямо на аэродроме. Сразу после этого я полетел бомбить железнодорожный узел в Орле, куда гитлеровцы стянули свои эшелоны. И только по возвращении, ближе к утру следующего дня, у нас состоялся торжественный ужин по случаю вручения нам высоких наград. Не знаю точно, как это происходило у других, но не верьте, если вам скажут, что награждение происходило только в Кремле и только на красной дорожке.

- Тогда вопрос ещё по одному фильму. «В бой идут одни старики» -  много ли там правды?

- Замечательное кино, пожалуй, лучшее из всех, которые были сняты про боевых лётчиков времён войны, потому что всё из правды. Не знаю, был ли режиссёр Леонид Быков лично знаком с прототипом своего маэстро дважды Героем Советского Союза Виталием Ивановичем Попковым (мы с ним были хорошими приятелями), который входил в десятку лучших лётчиков-истребителей во время войны. Не знаю также, какие конкретно эпизоды из его военной биографии легли в основу фильма, но абсолютно точно знаю, кто из наших лётчиков летал на трофейном «мессере» и нашими же был сбит. Помните, был такой момент в фильме, когда комэск Титаренко вылетает на разведку на немецком самолёте и его сбивают?

Так вот, на самом деле это происходило следующим образом. Не помню, откуда у нас в дивизии появился целёхонький «Мессершмитт-110», но командование приняло решение от самолёта не избавляться. Инженеры довели его до ума, обратили в «нашу веру», нарисовав вместо крестов красные звёзды, после чего самолёт был отдан Вячеславу Опалеву - лётчику из братского полка. Слава быстро «приручил» фашиста и по ночам вместе со своим штурманом Женей Окороковым стал наведываться на немецкие аэродромы. Там он пристраивался за идущим на посадку самолётом и, когда тот, включив фары, был поглощён предстоящей посадкой, бил его сверху прямо в загривок со всех четырёх точек. Горящий немец тут же зарывался носом в землю, а Слава исчезал. Аэродромы из полёта в полёт он предусмотрительно менял, и ему удалось сбить таким образом немало машин.

Всё шло как нельзя лучше, пока однажды на рассвете, возвращаясь домой с очередного удачного вояжа, он не попал в районе Тулы под обстрел наших зенитчиков, и был срезан с первого же залпа. Экипажу пришлось прыгать.

Деревенский народ, сбежавшийся к парашютистам с фашистского самолёта, на котором в пожаре из-под звезд стали обнажаться кресты, обошёлся с лётчиками круто, даже не пытаясь вслушиваться в отчаянную попытку объясниться. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Слава Опалев - интеллигентнейший и воспитанный человек не обложил своих обидчиков отборным русским матом.

Мужики опешили, враз поверив в родство душ, и прекратили мутузить лётчиков. Потом долго извинялись и до вечера, пока за экипажем не прилетели их командиры, исцеляли примочками, кормили и угощали самогоном.

Единственное, чего в этом фильме не хватило - чуточку большего и реалистического рассказа об авиационных техниках и механиках. Все годы войны я диву давался, как эти люди выдерживали выпавшие на их долю нагрузки. Почти голыми руками под открытым небом, в лютый мороз и в жару, на продуваемых насквозь полевых необорудованных аэродромах, в режиме, как сегодня модно говорить, 24 на 7 поддерживали наши машины в постоянной готовности к вылетам. И даже выпустив самолёты в воздух, они не уходили под крышу к горячим печкам, а принимались за подготовку новых комплектов бомб и снарядов, подгонку бензовозов, подтаскивание баллонов со сжатым воздухом. И проворачивали бог знает ещё какие дела, чтобы, встретив вернувшиеся с боевого задания самолёты, как можно скорее подготовить их к следующему…

- Скажите, Василий Васильевич, 75-я годовщина Победы для вас - больше радостный праздник или всё-таки со слезами на глазах?      

- И радостный, и со слезами на глазах. А в последние годы, когда я слышу, как заокеанские империалисты нагло воруют нашу Победу, - ещё и со всё большим чувством досады. 9 мая 1945 года - было не концом Великой Отечественной, как пытаются преподнести сегодня, а концом Второй мировой войны, когда было покончено с фашизмом.

И Победу в этой войне добыла одна Красная Армия, а не с какими-то союзниками, официально вступившими в войну летом 1944-го, когда её исход фактически был предрешён. До этого мы, хотя летали и вдоль, и поперёк, и гораздо дальше линии фронта, ни каких американцев, англичан, французов не видели даже близко.

Эти же ребята - особенно усердствуют американцы - преподносят миру, что это они выиграли войну. А роль Советского Союза пытаются ограничить рамками того, что было состряпано ими в документальном сериале «Великая Отечественная или Неизвестная война». Ничего себе - неизвестная! Для кого: для истерзанной почти до самой Москвы территории нашей страны или, может быть, для родных и близких 27 миллионов погибших? Очень досадно, что мы не вступаем с ними в полемику по этому поводу. Хотя… русский менталитет таков, что мы побольше «заточены» помогать, нежели спорить. Да и главнее того, что мы выиграли войну, и наши потомки об этом не только знают, но и помнят, всё равно ничего нет и быть не может.