«Мы давали тогда клятву умереть, но не уйти из Сталинграда, и мы её сдержали»

Она ушла на фронт в 16 лет после окончания школы в Артемовске – городе на Украине, где сейчас идут ожесточённые бои союзных сил с частями ВСУ. «Мы ехали на оборонные работы под Киевом, но на станции Софиевка началась бомбёжка, высадился немецкий десант, - вспоминает Мария Михайловна. – Мы присоединились к танкистам, которые выгружались на станции, и с ними с боями отступали до Сталинграда».

Прошло 80 лет. Без малого полвека она является секретарем Московского комитета ветеранов Великой Отечественной войны и каждую неделю добирается на работу в столицу электричкой из Подольска. Сегодня бывший санинструктор 95-й гвардейской дивизии отметила 98-й год рождения и призналась нам, что собрала больше ста миллионов подписей за возвращение Волгограду имени Сталина.

«Явиться с ложкой, кружкой и сменой белья»

- Вот уж не думала, - горько вздыхает Мария Михайловна, - что война опять придёт на Украину. Мы ведь после Победы были уверены, что фашизм уничтожен. А его семена, оказывается, снова там проросли…

- А лично для вас, с чего война началась? Вы помните первую встречу с врагом? Как это было?

- Конечно, помню! Я очень хотела стать лётчиком, но когда в 41-м после школы поехала в Харьков поступать в авиационный институт, меня сразу забраковала комиссия – из-за веса в 38 килограммов и маленького роста. Они сказали «подрасти», но я устроила рев и меня зачислили на инженерный факультет. Вот с ним я и попала на фронт. Папа мой был в Артемовске горвоенкомом и ушёл из дома в первый же день войны, а я получила телефонограмму, требующую с ложкой, кружкой и сменой белья явиться к коменданту станции Софиевка под Киевом на оборонные работы.

Но когда мы прибыли на станцию, там началась жуткая бомбёжка. Появились первые раненые, стали стонать: «Сестра, помоги!», - и я бросилась их перевязывать. Рвали рубахи нательные, поскольку не было бинтов, потом объявили, что немцы выбросили парашютистов - танки начали сгружать с платформ на уничтожение десанта и нас присоединили к танкистам. Так я с ними и отступала до самого Сталинграда. Потом под Калачом во время переправы рядом упала бомба, и меня ранило в лицо - перебило челюсть, я оказалась в воде и стала тонуть, пока не нащупала бревно и не вцепилась в него.  

- И кто же вас спас тогда, вытащил из воды?

- Спасло бревно, как ни странно, - смеётся Мария Михайловна. – Меня поискали в воде, не нашли и записали в пропавшие без вести. Сообщать домой не стали, так как на Украине уже вовсю хозяйничали немцы, а семья была эвакуирована и не знала, где я и что со мной. В свою очередь и я не знала, куда им написать, что я жива и лежу в госпитале под Сталинградом. Однако вскоре произошло событие, которое иначе, как мистическим не назовешь. Это было 23 августа 1942 года, когда начальник аптеки Фира предложила мне и другой девочке - Шуре Поповой, с которой мы лежали в одной палате, - съездить за бактериофагом в Сталинград. Я, говорит, пока буду его получать, вы хоть город посмотрите. Мы поехали с ней на речном трамвайчике, сходили в кино, прогулялись по городу вокруг пионеров - тех знаменитых, которые тогда были ещё целыми.

«За Волгой для нас земли нет!»

- Это известная скульптурная композиция возле фонтана, да?

– Да, возле фонтана там стояли скамейки, мы купили булочки, взяли по бутылке ситро, покушали. У нас ещё оставалось время до речного трамвайчика, как вдруг завибрировал воздух, задрожала земля и завыли сирены: «Граждане, воздушная тревога». И мы бросились во двор одного дома, где находилось убежище, но засвистели бомбы, и нам пришлось нырнуть в щель. Мне кажется, страшнее ничего я в жизни своей не видела. Мало того, что сверху летели бомбы, так ещё сбрасывали бочки с отверстиями и когда они падали, то жутко выли. Это длилось целую вечность - страшно, долго, невыносимо. Потом мы почувствовали едкий запах горелого мяса, это горели трупы убитых. Когда стихло, мы вылезли из щели и увидели, что дома, где мы хотели спрятаться, больше нет. Куда делась Фира, так и не поняли, и мы вдвоем с Шурой пошли на север, где было много заводов, которые немец решил захватить целыми, чтобы они потом продолжали работать уже на него. Это был первый день массированной бомбежки Сталинграда.

- А что Вы видели, Мария Михайловна? Говорят, что в тот день даже вода на реке горела, а вдоль берега люди лежали…

- Да, когда шли берегом, по Волге текло сплошное пламя - на верховьях реки была нефтебаза, они её разбомбили, и горящая нефть текла прямо в Волгу. Я даже сейчас не могу представить словесно, чтобы рассказать, как это было. Мы долго шли вдоль горящей Волги, пока не повернули на север и, в одном месте где руин от бомбежки не было, я вдруг увидела на балконе дома группу офицеров. Потом услышала знакомый голос и закричала: «Папа!».

- То есть вы его не увидели, а услышали?

-  Да, я услышала его голос и закричала: «Папа!».  И он в ту же минуту спрыгнул вниз и оказался возле меня. Мы обнялись и долго потом стояли и плакали.  Иногда у меня спрашивают: «А не предлагал ли Вам папа остаться у него в части?», - говорю – нет, не предлагал. Помню только, что Шура всё время теребила меня за рукав: «Пошли, пошли». Она стояла возле нас и тоже плакала. Потом папа дал мне свой адрес и ушёл.  

  - А удалось потом встретиться с отцом ещё раз, нет?

  - Удалось, но уже только после войны, в Германии. А тогда нам с Шурой пришлось три дня идти пешком обратно в госпиталь. Пришли, а там суматоха, выписывают всех на фронт. Выписали и меня, и я снова отправилась в Сталинград, где на стадионе тракторного завода нашла свою бригаду – она цеплялась за клочок берега, который немцы так и не смогли взять. Вы понимаете, там, по-моему, мне кажется, каждый камень стрелял, и были вплотную, вот за стенкой немцы, а здесь мы. Вот такое сближение с врагом было.

Мы в цехах этого завода потом даже Новый год встречали, когда вокруг всё горело. Вы видели когда-нибудь, чтобы камни горели? А камни горят и ещё как! И железо горит, и человек горит...

(Здесь Мария Михайловна замолчала надолго, опустив глаза, словно всматривалась в своё прошлое, потом подняла голову и стала продолжать рассказ…)

Для нас было очень важно, что мы оттуда не ушли за Волгу, вот это было очень важно: «За Волгой для нас земли нет!»

- Но вот этот лозунг - он где родился, кто его придумал?

- Ну, вы знаете, очень многие претендуют на авторство этого лозунга: и снайпер Зайцев, и сержант Павлов, который защищал дом Павлова, да и командующие всякие, и приписывают эти слова Сталину. Не важно, кто сказал. Мы действительно давали тогда клятву умереть, но не уйти из Сталинграда, и мы её сдержали.

«Нас послали, не веря, что мы вернёмся. А мы вернулись»

- И всё же однажды вы оказались там, на правом берегу? Как это случилось?

 - Где-то в конце ноября, когда тяжело ранило заместителя командира батальона в обе ноги, у него началась гангрена. На этом берегу в самом городе в Сталинграде госпиталей не было, и его требовалось срочно эвакуировать за Волгу. Командование выстроило всех медиков: санинструкторов, фельдшеров и говорит: «Нужны добровольцы перейти через Волгу». А Волга ещё полностью не замерзла. Берега прихватило, а середина двигается, льды движутся, как через них переправить этого капитана на ту сторону? Нужны добровольцы. А я ведь была комсомолка и вышла из строя.

Вначале ждала, что кто-нибудь из мужчин выйдет, но все стоят, молчат. Я вышла и за мной шагнула ещё одна девочка. И вот нам дали санки, сверху - спальный мешок, грелки внутрь положили химические, чтобы он не замёрз и мы вдвоём потащили раненого.

Мне только через много лет пришла мысль, почему командование не подумало о том, как две девчушки потянут его через Волгу? Ну хотя бы дали одного солдатика какого покрепче, чтобы помогал нам. Никто даже не подумал об этом.

- Солдаты были нужны там, на переднем крае.

- Да, там они нужнее были, конечно. Вы знаете, спустя 40 лет после войны мне как-то позвонил директор сталинградского музея насчёт этой истории, о которой ему стало известно от моих однополчан. Дескать, напиши об этом для нашей книги, и я после этого звонка долго не могла уснуть, проревела всю ночь. Я старалась это вычеркнуть из своей памяти, потому что не было силенок, и я до сих пор не понимаю, как мы тащили его через Волгу? Когда мы зашли на лёд и потом перебирались со льдины на льдину а потом перетаскивали санки. И через эту шугу мы тащили их, а немцы стреляли по Волге, снаряды свистели, мы слышали это, прижимались ко льду, потом вставали и снова шли.

- А капитан был без сознания или нет?

- Да, он был без сознания. И когда к вечеру мы услышали детские голоса, то стали кричать: «Помогите, помогите!», - и увидели, что бросились к нам не взрослые, а мальчишки. Все были удивлены, что мы перебрались через Волгу, ведь до нас ещё никто не перебирался, мы оказались первыми. Подхватили у нас эти санки и увидели, в каком мы состоянии. Мы ревели, мы себя проклинали, что вызвались, зачем?

Иногда у меня корреспонденты спрашивают: «А не было мысли бросить капитана посредине реки и уйти от войны подальше?», - вот представьте себе, даже мысли такой не было...

Мы сдали капитана в госпиталь, и потом в какой-то избе возле печки улеглись на полу и проспали целые сутки. А когда проснулись, Волга снова двинулась, и мы ещё три дня ждали, когда она встанет. Потом местные жители дали нам слеги - это такие длинные, тонкие бревна. Нам показали, как на них опираться, когда провалишься под лёд, и мы пошли на правый берег. И трижды проваливались!

А когда вернулись в свою бригаду, никто не поверил, что мы сможем вернуться. Мне даже кажется, что нас посылали, считая, что мы уже не вернёмся. Может, таким образом хотели нас сберечь и были уверены, что мы останемся. Но мы должны были доложить о выполнении приказа и поэтому вернулись. И командир полка своей властью, а он имел на это право, вручил мне и этой девушке медаль «За боевые заслуги». Это была моя первая и самая страшная, самая тяжкая награда, которой я очень дорожу…

«Когда после войны стали требовать справки о ранениях, выяснилось, что их почти никто не брал»

- А вы не узнавали потом – как сложилась судьба капитана? Сумел он выжить или нет?

- Не знаю, больше мы его не видели. После войны меня, наверное, больше полусотни находили те, кого я вытаскивала, кого спасала, даже через 40 лет находили. Но я знаете, в Сталинграде всё время чувствовала себя обузой, потому что маленькая и худенькая, мне боялись что-нибудь поручить. Может, меня берегли, и я себя чувствовала там всё время очень неуютно от этого. Но старалась браться за любое дело, шарики ли катать из ваты, бинты ли стирать, гладить их ли - за всё бралась.

- Но в памяти же что-то осталось у вас, как из-под огня раненых вытаскивали, ведь надо же было и оружие их забирать с поля боя?

- Вы знаете, осталась в памяти неимоверная тяжесть, неимоверная. Мало того, что надо раненого тянуть, так надо же ещё и сберечь его - голову не поднять самой, пули вокруг, я же их слышу, у меня же слух хороший. Вот единственный фильм Бондарчука «Они сражались за Родину», где медсестричка вытаскивает его с поля боя, а он там ей говорит: «Куда вас столько таких маленьких набрали?», - и она ему в ответ: «А куда вас таких огромных набрали?». Он ещё там просил: «Сапоги не режь», а у нас было так, что я перерезала сухожилия и отрезала ногу, было у меня два случая таких именно в Сталинграде, поскольку там было очень много мин. Минировали немцы, минировали мы и на свои мины иногда нарывались. Господи, что я видела!.. Детей разорванных, маленьких совсем. Я видела как бежал ребёночек маленький, и на него наехал немецкий танк и разутюжил его, и по тракам гусеничным наматывался этот, раздавленный ребёнок с кишками.

 - То есть настолько близко было?

- Вы знаете, там не было линии фронта, как это принято во всех других местах. Когда немцы из развалин потянули нас, мы закапывались в берег. Там обрывистые берега и в этих обрывах были вырыты землянки, куда мы стаскивали тяжелораненых, а потом переправляли на другой берег Волги в госпиталь. А легкораненых перевязывали, и они снова шли в бой. Когда после войны стали требовать справки о ранениях, выяснилось, что их почти никто не брал. Я, по крайней мере, ни одну справку не брала, хотя трижды раненой была, и когда для получения инвалидности их потребовали, а у меня - ни одной справки…

- А как вы узнавали, что кто-то на поле боя оставался тяжелораненый, что его надо забрать от туда?

- Ну как, нам сразу кричали: «Сестру, сестру, тяжелораненый, сюда, сюда», - ориентиры давали. Помню, на передовой пришлось одному даже ногу отрезать, прямо в ходе боя.

 - Как это? Прямо в бою? Расскажите подробнее, пожалуйста.

- Да, прямо там. У него нога висела на одном сухожилии. Я помню, это был усатый, по-моему, грузин, он ругался сильно и кричал. Он видел, что остался без ноги. Нога лежала в стороне, от неё тянулась только такая белая нитка, сухожилие, и я его перерезала. Нам давали садовые ножницы, чтобы резать сапоги, валенки. Если в ногу ранен, надо не просто снимать, а надо их разрезать и выбросить. Вот и Бондарчук об этом в своём фильме говорит: «Только сапоги, они же новые», - все сапоги там берегли.  

Я этому грузину наложила жгут, чтобы кровь остановить, и к другому раненому подползла, а его свои же товарищи дотянули до берега, спустили вниз с обрыва, а он уже мёртв.

«Мы себя под Сталинградом чистим»

- А что было для вас самым страшным в Сталинграде?

- Самое страшное это когда зимой кровь моментально замерзает, а перевязывать нужно голыми руками, и у нас пальцы были как сосиски отмороженные. Да, у нас были рукавицы, но сколько этих рукавиц я в Сталинграде потеряла, оставила, в рукавицах-то тянуть не будешь раненого, а тянули, извините, за шинель, за шиворот…

И хотя мы одеты были очень хорошо, я в Сталинграде однажды замерзла насмерть среди трупов. Был очень сильный бой, ну я девчонка, и мне показалось, что мы же почти всё время находились на снегу, что можно сложить трупы и на них прилечь, отдохнуть.

Я собрала троих немцев, и на них легла, когда они ещё тёплые были, и уснула. А у нас в Сталинграде было очень много вшей, хотя у немцев было ещё больше. И вот, когда я на них прилегла, все вши с убитых немцев полезли на меня, я-то теплее была. И мне вдруг показалось так тепло, так хорошо, что я уснула и стала медленно умирать. А когда ребята собирали убитых, они стащили с меня полушубок, меховой жилет, валенки и стали укладывать на санки с трупами. А я дернулась и ногой задела того, кто меня тащил. Он перепугался и заорал: «Она живая, живая!», - и бросился от меня бежать.  

Я об этом узнала только через 30 лет. Когда на торжествах по случаю 30-летия Сталинградской битвы вдруг подходят ко мне двое - профессор Сорожинский из Харьковского медицинского института и Василенко, который санитаром был, подходят и говорят: «Это ты такая-то, в Сталинграде замерзала?» - «Да, говорю, замерзала», - «А знаешь, кто тебя спасал?» - и стали рассказывать.

«Вот солдаты притащили к нам в землянку, - вспоминает профессор, а он тогда был фельдшером - притащили и говорят: "Она еще жива!". Ну, мы и начали растирать тебя спиртом и стали плакать горючими слезами». Я говорю: «Неужели так жалко меня было?», - «Да не тебя, - говорит, - спирт жалко было, спирту много израсходовали».

И опять меня отправили в госпиталь в Дубовку, где я пролежала три месяца, у меня началась почечная недостаточность и меня комиссовали подчистую, дали инвалидность второй группы, а мне ведь не было ещё и 18 лет! Я не взяла тогда никакие документы, нашла вот эту Шуру, которая тоже лежала в госпитале, и мы с ней пошли в сторону фронта, и пришли под Прохоровку, на Курскую дугу. И когда мы с ней шли, из маршевой роты вдруг закричали: «Маша, Маша Коваль!» Это был Галяудинов, командир роты автоматчиков из нашей танковой бригады, вот он меня и узнал.

«Пойдёшь к нам санинструктором?» - говорит и сажает меня на повозку. И вскоре я снова стала эвакуировать раненых с передовой до медсанбата или госпиталя, куда придётся. Вот так я и попала в 95-ю Гвардейскую стрелковую дивизию, которая тоже воевала в Сталинграде, и она мне стала родной на всю жизнь.

- Потом была Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Полтавы и Харькова, Будапешт и Прага. Но это, как говорится, совсем другая история. А что самое важное осталось в Вашей памяти?

- Сталинград! Это самая главная часть моей жизни.

Мы все мечтали, что когда закончится война, мы разъедемся по стране, то в этом городе все улицы назовут нашими именами, а мы будем гордиться именем сталинградцев, мы себя только сталинградцами называли. И поэтому было очень обидно и горько, когда Хрущев этот город назвал Волгоградом.

И я сейчас веду, можно сказать, вторую Сталинградскую битву – мы 40 лет уже собираем подписи за возвращение этой волжской твердыне её настоящего имени. Нам со всего мира идут письма, у нас спрашивают: «Русские, как вам не стыдно? Что же вы молчите, как вы можете?». Ведь погибали-то и немцы, и венгры, и чехи, все - кто воевал против нас, и погибали они в Сталинграде, не в Волгограде, а города Сталинграда нет. Мы со всего мира собрали 105 миллионов подписей, но нас, похоже, никто не слышит. Дважды в городской думе Волгограда было принималось решение, чтобы вернуть городу прежнее название, но ни разу мы на него так и не получили ответ. Надеюсь, к 80-летию знаменательной битвы имя Сталинграда всё-таки появится на карте России.